Роман Шебалин
PЕЗЬБА ПО ГЛАЗУ
1.
Насчет Тудымова.
- - Юрка, ты где?
- Рита пожала плечами, слышала: хлопнула внизу дверь.
- Может, любила его, а, может, - кипящие карусели города, слышишь, в
тебе, над тобою - вьют, свивают: тебя в тебе! Ну - где ты?
- Где ты, когда - вернулась в пустые твои города, где сном он протянут
в года безрассветного неба, где: услышишь, как падают листья и снег, и
нечто иное, - так плавно, что сон твоих сказок - лишь отсвет, не более,
туманных чужих лепетаний, когда - проколышется тенью седою над городом
самый беспомощной день, самый робкий, несмелый, - где ты, когда, вернувшись,
вернулась в безумие: спать...
- Да что ж я, право!
- Топ-топ-топ и - шлеп! - кроссовками в листья с крыльца черного хода.
- А ведь - морозный день, снег-вишь к вечеру обещали. Рита рассмеялась:
"бедный глупый Юрка! Полгода нылся: познакомь да познакомь с Омовым,
неужели забыл, что на сегодня договаривались? Странно, так часто и в школе
бывало: день протусовались, а потом - как корова языком: и не он, и не
я, словно просто глючились друг другу, забавно; вот и сейчас, будто только
задремала на лавочке - такое приснилось. А впрочем, Юрке эдак и удобнее,
сам все повторяет: сон, я, глюк... а что? с глюком как-то и удобнее!.."
- Дом на Сущевском-Камерколежском найти, если знаешь, что - дом, дело
двух-трех минут. Дом там остался один. Постройки тридцатых снесли, лет
двадцать назад завод стали строить, еще что? Забор, очень длинный забор,
детский сад, офисы турагенств и компьютерных фирм, ряды постоянно сломанных
троллейбусов, далее - Миусское кладбище, Савеловский вокзал...
- "А ведь стремно... раз, два, три."
- Позвонила.
- - Здравствуйте, Иван Вениаминович.
- - А, Маргарита, проходите, прошу, очень хорошо, что Вы вовремя, за
мной через полчаса - машина, так что там у Вас?
- - Угу, сейчас, здравствуй, Тэодор,.. я даже особенно не задержу, вот...
- - Пройдемте в кабинет; Тэодор, место.
- - Это пьеса, пьеса про Великую Отечественную.
- - Да-да, я и фамилию запомнил: Тудымов, странная фамилия, откуда такая?
что ж это - он сам не пришел?
- - Болен сейчас, а я вот обещала помочь...
- - Невеста, небось?
- - В смысле?
- - Ну как же - его, он-то внизу на лавочке дожидается! он, конечно?
- - Нет, он сейчас на работе...
- - Да, однако, значит, не болен, что же Вы, Маргарита, меня так путаете?..
Прочитаю я, прочитаю.
* * *
- - А, это насчет Тудымова? Мне понравилась пьеса, кроме того я посоветую
показать ее моему другу Сереже... Сереже... Купчину! он молодой режиссер,
да, я полагаю, он даст несколько дельных советов, и потом: пьесу надо ставить,
пока она весьма актуальна, а мне это очень важно... Сереже я позвоню сегодня
же, перезвоните мне завтра; и пусть придет автор, пусть не боится, скажите
ему: мне понравилась!
* * *
- - Алле, Юра! Юрочка, ну куда же ты пропал? Тебя давно ждет Иван Вениаминович,
он даже уже сердится... Ты с ума сошел! Юр, перестань гнать!.. Может стрелку
забьем? завтра или... Но Юр, все ведь гораздо проще, как будто мне это
одной... Неужели ты хоть раз не можешь что-то нормально...
2.
Обнаруживается некоторая странность.
- - Девушка, Вы извините меня, Вы не дочка Омова?
- - Вовсе нет, я...
- - Ой, я Вас спутала, тут к нему все приходила на той еще неделе его
то ли племянница, то ли дочка, не помню, вот и на Платона да Романа приходила.
- - Так это я, но...
- - А я думала - спутала! вот ключи его, я цветочки... цветочки все...
- - Ну что Вы, не плачьте.
- - Нет, я нет... вот ключи, извините Вы, если что...
- - Спа... спасибо...
- "Вот так! теперь еще и его дочка или племянница. Кстати, ведь
же за пьесой пришла. Что-то не везет Юрке. Умер наш писатель, умер!"
- И Рите вдруг стало ужасно жаль этого старого веселого толстяка, который
и бывало так всплеснет руками и: а, что, Маргарита, нечто не жиды издают
такие вот газеты, гляньте на фамилии, о! Сиверс, а? еврей! или вот еще,
Минкин, а? - и в хохот, так, что вскакивает Тэодор с ковра, пастью слово
хватая водопады омовского хохота, а потом и сам приступает: гав-гав...
Умер; а Тэодор где?
- "Так и почти забыла, что стоит перед дверью. Войти? Хм, как это?
Ну да - войти. Войти и забрать пьесу, сама видела: так, небось, на столе
в круглом кабинете и лежит; а как придет кто? Так ведь не на долго, только
взять - и сразу... Кто придет? - он умер. Умер.
- Ну же, ну, ключ, быстрее; самое страшное - найти, как включается свет
в пустой и темной квартире; сейчас вдруг Тэодор залает, а Омов из кабинета
крикнет: кто там, всемирное нашествие нечто? А, Маргарита! как-то странно
Вы, сами дверь открыли, откуда ключи у Вас? - Мне соседка дала, она приняла
меня за Вашу родственницу. - А у нее-то ключи откуда? - Так она же цветочки
поливает, когда Вас нет. - Это как же меня нет, когда вот - я? - Так ведь
нет Вас... - Э, Тэодор, ты послушай, что мне говорит эта милая девушка,
меня оказывается нет! вот же насмешила! нет!.. Вы меня уморите, одна ключи
забирает, цветы ей поливать надо, другая вламывается, когда я работаю,
и говорит, мол, ее спутали с какой-то моей родственницей, нет, я рад, конечно,
но посудите сами, а если наша милая соседка спутает еще кого с моей родственницей?
придет ко мне вся разэдакая Сара Вальяни и скажет, мол, привет от Мартина,
во каково! - Ой, простите меня, ради Бога, я не хотела Вас обидеть, просто
я думала, что если Вы, как бы это... как бы...
- А ведь: что за бред несу! Боюсь? Раз. два... Где тут у них свет? А,
вот..."
* * *
- Говорят, для ощущения полноты жизни человеку хотя бы одни раз необходимо:
попробовать стать суицидом, совершить кражу со взломом
и предать какую-нибудь родину. И то, и другое, и третие вовсе не обязательно
делать по-настоящему, лучше - понарошку, а еще лучше - мысленно. Однако,
справедливости ради,
следует отметить, что одна неудавшаяся попытка самоубийства
(а уж удавшаяся - тем более) на раз либо отвращает человека от любви к
жизни, либо делает из него полного и окончательного позитивиста (что тоже
порядком забавно); далее, вот воровать крупное не стоит: скучно, тем более,
если застукают, скажут: вор, мол! нет же! просто одни прячут лучше, другие
хуже, и если кто-то нашел то, что спрятано с некой тщательностью (но не
очень, потому что - нашел!), не стоит злобствовать, - все гораздо проще!
Юрка, к примеру, однажды pассказал Pите одну презабавнейшую сказку про
кражу большой суммы долларов у некого, так сказать, академика; то есть,
один несчастный браток сидел у себя дома и праздновал один-одинешенек свой
день рождения, и так погано и тоскливо стало ему, что и подумалось: дай-ка
я сам сделаю себе подарок, куплю плюшевую хрюшку, туда-сюда посмотрел,
а денег-то и нет! ну нет денег и все тут! стал знакомым звонить - а что
знакомые? те, у кого денег нет - братки, у них - что спрашивать, а с теми,
у кого деньги есть, как-то не получались издревле разговоры; и до того
стало нашему братку плохо, что решил: вот пойду и грабану кого, и еще:
а, кого я могу, глупый такой, грабануть? смех да и только! вышел, погулял
по кварталу, видит: из одной квартиры с таким шумом и гамом вывалились
господа и - в машину! у-у, думает наш браток, знаю я их, мажоры они! взломал
дверь их, бегом там-сям, долларей нахватал и - в магазин, хрюшку покупать
(большую, почти с него ростом - о которой мечтал), а квартира была на сигнализации,
стратегия у них там была разная и секретность повышенная, милиция понаехала...
на день второй нашли нашего братка: а ну в тюрьму тебя, преступник, а он:
я только вот хрюшку купил, им это - в бар сходить, да и то не хватит! а
они: умный нашелся, в тюрьму! и - избили, из-за хрюшки... А вдруг бы он
там, на квартире, кого-нибудь с перепугу пришиб бы, а? тоже сказка...
- Ах, да, родина... Она - тень человека живущего на земле.
- То есть, может, не совсем правильно выразился: лучше один раз помереть
(или не помереть), чем помирать всю жизнь, лучше один раз кого-то ограбить,
чем грабить всю жизнь и уж, без сомнения, лучше один раз предать родину,
чем предавать ее всю жизнь...
* * *
- "Я - как грабитель," - подумала Рита и - включила свет.
- Страх, а так же неловкое чувство странности поступка исчезли мигом,
вместе с сумраком.
- Тихо вошла в круглый писательский кабинет. И сейчас вздохнула, как,
должно быть славно, иметь такой вот круглый кабинет! Конечно, и не круглый
он совсем, но такой потолок с лепкой, такая люстра-плафон чуть ли не на
полпотолка, такая мебель вкруг высится, что - какой, если не круглый!
- Рукописи, однако, на столе не оказалось. "Вот незадача! Не лазить
же теперь по всем шкафам, шкафчикам! Не лазить же..."
- Но - как вдруг захотелось, неистово захотелось именно сейчас и именно
полазить по всем шкафам и шкафчикам, заглянуть на антресоли, в сервант,
даже в холодильник! Рита рассмеялась: вот как забавно!
- Содержимое шкафчиков стола разочаровало ее: бумаги, рукописи, много
просто чистой бумаги, какие-то бланки, старые газеты, пустые картонные
папки, счета... Заглянула под кровать; нет, ничего интересного. "Тоже
мне, писатель!"
- Перешла в другую комнату; может, в шкафу? Скрипнула дверцей, доброе
дело - старый шкаф! Душные пространства его таят в себе просторы ("Нарнию"
- читала). "Ой..."
- Что-то нелепое и громоздкое с грохотом грянуло мимо нее на пол, Рита
пожала плечами: тоже вот, зачем еще в этот шкаф полезла? Как там - сверкнуло.
Зеркало?
- Необъяснимо, - захотелось дотронуться до холодного блика в пыльной
глубине, в душном пространстве, в деревянных покоях, рукою - лишь дотронуться:
что там?
- И - порезала палец. "Нет, нет..." Сорвав с вешалки какую-то
тряпку, в тряпке уже, дотянулась до странного блика, и - на свет, на свет...
- Меч.
- Но только в круглом писательском кабинете, у мигом расшторенного окна,
Рита поняла, что держит в руке меч. Узкий, длинный, легкий меч; по лезвию
его нежные бежали переливы, словно змеи скользили в водной глубине холодной
лезвия; отразилась и комната, и окно, из форточки метель выдула в тепло
серебристые искры - отразились в лезвии, окна напротив мигнули красным,
зеленым, двинулись силуэты в окнах, в плоскости красного, зеленого, - отразились
в лезвии, а Рита подняла меч к потолку, глянув в холодную глубину, и, вся
устремившись ввысь, - отразилась в лезвии. Острие меча уткнулось в потолок,
разрушая лепку; ссыпалась штукатурка.
- "Я сошла с ума, - подумала, - это какая-то мистика, и: все тоже...
откуда у писателя меч? откуда?!"
3.
Против ветра времени.
- - Алло, Хрусталев у телефона, алло, я Вас внимательно слушаю.
- - Здравствуйте, я... - и, чуть помедлив, - мне Ваш телефон один папин
знакомый дал, Соломон Борисович, я...
- - Соломон! и что, тот самый? Вы, должно быть, одна из его наложниц,
только он...
-
(Гудки в трубке)
-
...не Борисович; звонят, тоже мне...
- Хрусталев усмехнулся, его отвлекли: на столе лежал карточный расклад;
никогда ране не появляющаяся рядом с Высокими 2-ого уровня Ехидна, теперь
- вот она, пожалуйста!
- - Нут-ка, а если - так?
- Сгреб карты со стола, перетасовал из, раскрыл колоду, одна карта, другая,
а! опять: Ехидна, за ней - Белый 2-ого Темных и - Она 1-ого Светлых.
- - Чертовщина, однако, - пробормотал Хрусталев, - Ехидна обычно любит
Низких Светлых, Высокое ее будит, а тут: и Она, и Белый, странно.
- Карты! Еще бы, не Карты! Хрусталев выудил их из сумки отъезжающего
в Индию Тратотара Спельциписмунса, а, попросту говоря, Костика Севрюгина.
Да и зачем Тратотару в Индии Карты? рисовал их хрусталевский друг Андрей,
человек серый, циничный, в магии - дуб, но ведь Карты только такой нарисовать
и мог! Идея пятимастной колоды давно волновала господ из ордена "Черная
Орхидея", первую подробную опись Карт сделал Олег Мерлин, впрочем,
где он теперь? Там же, где и Андрей, только чуть, немного раньше... Сам
орден распался где-то с полгода назад, кто где: Ромка-Брынк отошел от дел,
сменив пантакли на ноты, женился, развелся, ездил с концертами в Бельгию...
Графиня Саапштальская вышла замуж и слегла в "Ганушкина", Кузьма
спился и уехал помирать, кажется, в Новосибирск.
- Ностальгия! Хрусталев зажмурился. А жмуриться у него получалось отменно:
лицо (эдакое, что многие девушки назвали бы лицом интересным) его интересное
лицо вдруг - стягивалось куда-то к ушам, словно из мягкой резины оно, губы,
и без того тонкие, исчезали совсем, оттягиваясь к тем же ушам, а очки так
слегка приподымались над, маленьким с легкой горбинкой, с раздавшимися
ноздрями, носом, что... право же, Хрусталев жмурится умел.
- Теперь вспомнил о звонке.
- "Что ж это я так? может, кто по делу звонил?"
- Хрусталев скучал.
- Минуло многое, предоставив настоящему решать самому: кому в долг, кому
в охоту, Андрей как-то выдал: "прожить надо так, чтобы смерти не было
больно за твои мучительные годы"; прошлое отмирало, вместе с трехкопеечными
трамваями и французскими изданиями Гумилева, прошлое рассыпалось вместе
с антисоветскими песнями и деревянными домиками Нижнего Красноусопья, отлетало
навсегда - с ноябрьскими криками "ура!", с невыразимом запахом
Москвы, мягким, чарующим, с глупыми грезами тогдашних борцов за Добро и
Справедливость... Сегодня, сейчас, уже не было ни прогулок в XIII век за
Эликсиром Бессмертия, ни уроков у Джона Рипли, ни яростных споров с Нострадамусом
о Вратах Семи Сфер, какие к черту мистики! Бытовал анекдот: чернушников
к 89 году столь много развелось, что вот договорись они друг с другом на
тему захвата власти в Союзе - о, это был бы самый забавный государственный
переворот за всю историю человечества! а, впрочем, кто мог знать (из любителей
подобных анекдотов), что все: и на самом деле, и гораздо сложнее...
- - Алло, я Вас слушаю, это Вы звонили?
- - Меня Соломон Борисович предупреждал...
- - Ради Бога извините, я пошутил, у Вас какое-то дело?
- - Угу, я нашла странную вещь... может, она имеет какое-то отношение
к магии?
- - Да хорошо бы! что за вещь-то?
- - Меч, ну, такой небольшой, узкий...
- - Извините, как Вас зовут?
- - Рита, я...
- - Милая Рита, я в мечах не разбираюсь, конечно, я могу отвести Вас,
э-э, скажем, к толкиенутым, у них там мечи разные, я больше так, теоретик,
а что случилось?
- - Но я в этом совершенно ничего не понимаю, тут какая-то магия, может,
или...
- - Рита, послушай, Вы, м-м-м, вообще фентэзи читали?
- - Да; но...
- - Лавры леди Эовин?
- - Я думала... до сви...
- - Э-э-э! не вешайте: трубку! Нет, у меня есть конечно литература по
мечам, ты... Вы заходите ко мне вечерком сегодня я в Пятом доме живу, на
Курбатове, это близ Кусановки, тут еще Суфраговский стоял, алло! меня слышно?
- - А, ну я знаю, а каком подъезде?
- - Тут один, третий этаж, 147 квартира, часам к шести, мне тут просто
с делами разгрестись надо, да?
- - Я загляну... меч захватить?
- - Еще бы!
- - Угу, до свидания.
- "Чушики какие-то выходят, забавный "сенс", ой, про пятьсот
рублей забыла... во что бы меч завернуть?"
- Но - нашлось немного бортовки, запеленала в бортовку меч, острый ведь.
- - Ну, бред же! - рассмеялась.
* * *
- Тем вечером Хрусталев разложил перед ней Карты.
- - Вот, смотри, это свернулась среди просторов звездных сама Ехидна
Прозрачного Пламени, Джокер Бездействия или Не-знания, а вот - увешанный
оружием и амулетами Бессмертный Рыцарь, тоже Джокер, смешной, правда? это
- Отрицание Знания, и, наконец, видишь Андрогина над небом? он закрыл лицо
Книгой, он смотрит только на страницы этой Книги, он - Третий Джокер, Знание;
ты понимаешь?
- - Да, - Рита пожала плечами, - кажется, что: да.
- - Долго еще будет казаться...
- - Что?
- - Да так, ничего, - Хрусталев придвинул к Рите чашечку с хризантемами,
- пей, он с травами, мята, бузина, печенье хочешь?
- - Угу.
- - Э, да не задурил ли я тебе головку астральной премудростью, нет?
- - Я же сказала: понятно пока все, только вот...
- - Давай-давай.
- - Я про карты, зачем они? видите ли, я не совсем могу объяснить, чего
мне надо, но - и все-таки про меч... я не совсем понимаю...
- - Пей пока чай, а расскажу, история-то как раз к этому мечу, а?.
- Чай в ритиной чашечке на миг стал нестерпимо горячим и - отпустило
потом: да нет вроде, просто теплый.
- - Обожглась? подуй, а вообще-то горячего не надо бояться и - острого.
- "Мне что-то Соломон такое говорил, куда я лезу? чужие люди, чужие
вещи..."
- - Но самое главное, - продолжал между тем Хрусталев, - а то, что тут
про горячее, - это все дичь, главное - не боятся собственного страха, я
встречал нередко гордых высоких людей, люди эти могли воротить горы, не
боясь ни себя, ни гор, но - они, бедолаги, страсть как боялись своего страха,
а я им: трусы вы, трусы, успокойтесь, а они: не трусы мы! где теперь они?
раз столкнувшись с большей силой, на силу наскочили и нет их, а не боялись
бы страха, сказали б: страшно нам, уйдем отсюда, нет, не ушли; ты ведь
"рыба"?
- - Не совсем, я, вроде бы, ее последние пять-шесть часов.
- - А год?
- - Шестьдесят седьмой.
- - Значит, Солнце, еще - Юпитер, там вода, сапфир, золото, олово, лев,
дельфин, береза... да-м, пробуждение, "реши" какой это там номер
карты?
- - Я не разбираюсь в астрологии...
- - Звучит как клаксон с детского велосипеда... Номер забыл, это Старший
Аркан... Таки, скучно в ней разбираться; ладно, вернемся к Картам, пожалуйста,
я расскажу историю, чем, правда, не совсем понимаю, чем она лично тебе
поможет, вот вопрос, проверим, впрочем и это, а?
- - Чего?
- - Да это я так.
- Однако, - про Карты.
- Действительно, пятимастная колода Карт досталась Хрусталеву от уехавшего
в Индию толстого мага Тратотара Спельциписмунса. Карты, впрочем, как карты,
чем-то похожие на простые игральные, чем-то - на Таро. Роль "Старшего
Аркана" выполняла Радужная масть, там были только Высокие: Символ,
Он, Она, Черный, Белый, Красный ( формально соответствующие Тузу, Королю,
Даме, Рыцарю, Пажу и, хм, Десятке, что ли...). Прочие - два уровня Светлых
и Темных, там к Высоким еще добавлялись Низкие: номера от девятки до единицы.
Что же касается Черного, Белого и Красного, то они являли собой три архетипа
силы: Черный - абсолютное знание, серьезное, мрачное, Белый - незнание,
тупое, безаппеляционное, Красный - отрицание знания, веселое, без царя,
так сказать, в голове. Кроме того Белый мог служить еще и проходом в пространства
других уровней, так, к примеру, при помощи Белого 1-ого Темных можно было
перейти к Белому 2-ого Светлых, незнание, что с него взять!
- Да, Хрусталев неплохо разбирался в Картах, но...
- Вот уже три часа, как Рита слушала длинную и запутанную лекцию о методологиях
постижения карточной системы мировосприятия...
- - А ты не устала?
- - У-у.
- - Что ты?
- - А можно спросить?
- - Валяй, спрашивай.
- - А зачем Вы так странно...
- Хрусталев повернулся к ней спиной, пожал плечами:
- - Мне скучно, - кулаком мягко ударил по стенному ковру, - кому-то я
должен разное рассказывать, нет? а потом - ты такая славная, ты думаешь,
я просто так тебя про даты расспрашивал? ведь расспрашивал? нет же, я знал,
мне что-то подсказывает... но для гороскопа, для моего гороскопа: мы ведь
подходим друг другу, а?
- Хрусталев обернулся и подмигнул. Рита бросилась в коридор, еще бы,
конечно, понимая, что дверь все равно не сможет открыть да и меч оставила
на столе...
- - Экстрасенсы нелюди! - заорал в комнате Хрусталев, - ты свой меч забыла,
а мы - нелюди! вон у меня какая библиотека! ты Джона Рипли читала? хочешь,
дам почитать? не хочешь...
- Вышел в коридор.
- - Он очень даже просто открывается; ты уже пошла?
- - Угу.
- - Меч не забудь, - Хрусталев протянул Рите уже обратно завернутый в
бортовку меч, - я слегка напугал тебя? прости, бывает, до встречи.
- - Угу, всего хорошего, пока, - пролепетала Рита, гарда зацепилась за
косяк, - да что ж это такое!
- - Ты не волнуйся.
- - А я и не волнуюсь!
- Ну, вот и: на лестнице; Хрусталев захлопнул дверь.
- - Придурок.
- Хрусталев еще постоял перед захлопнутой дверью минут пять, как вдруг...
- "Решила вернуться? Странно, но почему - бежит? Или - нет, не она."
- В дверь позвонили, пнули раза два ногой, крикнули:
- - Хрусталев, открой! Немедленно!!
- - Кто там? - и - в глазок; мелькнуло в колодце глазка серая кожа, глаз
голубой, стрижка ежиком, - Якоб, ты? я сейчас открою, сейчас... а чего,
собственно?..
- Дверь распахнулась, отбросив Хрусталева на вешалку, посыпались с вешалки
шапки, перчатки, шарфы. Якоб вбежал в комнату, огляделся, повернулся к
Хрусталеву:
- - Где девка?
- - К-какая? что ты, Якоб?
- - Идиот! Ты ее отпустил?!
- - Да, она... а что случилось?
- - Где?!
- - Но она, вероятно, домой пошла...
- - Так! Где телефон?
- Но Хрусталев, застыв на пороге комнаты с шарфами и шапками в руках,
кивнул только.
- - Алло, станция? 948, добавочный 54-72, да быстрее же! алло, кто? Пролонгация?
Турбинс у аппарата! мне Лаврентия! Да! Алло, Лаврентий, блядь, времени
семь минут, телепортатор немедленно, по адресу... как адрес?
- - Курбатов переулок, дом пять...
- - Идиот! девки твоей адрес!
- - Н-не знаю...
- - Алло, Лаврентий! в Пятый номер, как обычно, ждите! Что? Да! У них
будет... черт! сейчас, в Москве, я поймал! да-да! его, сердечного! Да не
хрюкай в трубку, потом! Да, постоянное наблюдение за Пятым! Радужные? Чтоб
я сдох, если он в этих Картах что-то рубит! Плевать! Сейчас главное...
- быстрый взгляд на Хрусталева, "Хрусталев догадывается, о чем?"
- Все потом! сюда, жду! - бросил трубку.
- - Як, зачем тебе Рита, она милая девушка, но я не совсем понимаю...
- - Ведь приходила с мечом?
- - Да, смешной такой...
- - Времени у меня здесь мало, ты - насмеешься еще, - Якоб наконец-то
перевел дыхание, - ты плохой картежник, Хрусталев, смотри, не заигрывайся,
- Якоб подошел к Хрусталеву, - остальное тебе не обязательно.
- В поддых кулаком ударил и - ребром ладони по шее, Хрусталев упал на
пол.
- А над Якобом раскрылся словно зонтик, серебристый, без ручки, Якоб
прянул в него и исчез. Секундой позже исчез и зонтик.
4.
"От зеркал стало в доме теплее..."
- Когда весною таяли снега, когда природа устремилась вниз, к земле,
черносинюшный гной беспечно обнажая, - снег въелся в землю, вышел, умер,
светом стал, бьющим из земли зелеными и слабыми лучами, сплетаясь в лабиринты;
так - естество земное, себя любило, вырождаясь из земли, треща, скрипя,
стеная; сон разложился, труп души своей являя злому миру, Рита - шла по
Малой Вятской, вышла на Лаврушинский, к реке. В реке Змей-Рыба чешуей своею
ледяною, еще дышала, - грузно чешуя, то погружаясь в берега, то подымаясь
до мостов, плыла в воде Москвы, вздыхая, растворялась, но тело голое еще
в воде безликой тускло не светилось, рано: март, последние дни марта; Рита
шла по набережной, меч, запеленутый в бортовку, в руке несла, дышала воздухом
бескровным, ясным...
- Здесь, на Бабьегородском в п-образном доме, почти пустом, ведь жильцы
все выехали уже, кроме, может, каких стариков и, собственно, Редакции,
где когда-то, может быть, работал Юра, вот - левушка у старого подъезда,
грязь, втоптанные листья в мутный снег рабочими (прокладывают трубы), пустые
рамы, кислый запах гнили сырой земли, сумерки.
- Рита нагнулась в безмолвной скульптурке.
- Левушка, ты
- похож на
- разгаданного сфинкса,
- такой глупый...
- почему - все так?
- Нагнулась, нет, встала на колени, и прижалась лбом к его губам холодным.
Левушка словно вздрогнул, словно там, внутри его сумрачного тулова встрепенулся
голубок ясный, робкий.
- Стынь отступила. Как это?! Рита вскочила - горячие губы не левушки,
нет, кого-то, кто тоже, может, чугунный, каменный, или - просто уже неживой
- Помоги.
- Ну, что
- устроили мы тебе
- фентэзи?
- А!
- Юрка?
- Разруби, а?
- Бортовка соскользнула с меча, в грязь, миг - сквозь мелкие сплетенья
бортовки проступила мутная вода.
- Да что ж
- я
- могу сделать?
- Разруби.
- Что, левушка?
- Левушку.
- Рита размахнулась; но словно на лицо кто-то накинул липкую колючую
сеть, рванул назад, в - еще там, в темноте, не растаявший снег: замри,
проснись, подумай: войдет кто во дворик, сюда, что вообразит такое? что?
Но - обрушилась острая сталь на голову, на тулово левушки. Думала: тяжело
ведь так, с мечом, не хватит сил, не сможет, меч уронит, не разрубит, ничего-ничего,
но - Господи! -
- - словно голубь выпорхнул из рук ее,
легкий, славный... стеклянный...
- Стекло убивает камень.
- Выронила меч, ударив уже, закрыла глаза: глупо как, чушики несусветные,
я, небось сейчас так выгляжу...
- Врата распахнулись.
- Слепенькая, в мягком зеленоватом сиянии, голая девочка протянула ручки
свои к Рите.
- Ришечка, ты?
- Я?
- я?
- Девочка шагнула вперед, улыбнулась:
- Ты
- убила, милая.
- Я?
- где,
- когда?
- Меч отдай.
- Откуда
- ты, кто
- ты?
- Что-что
- -что?
- не бей меня!
- Да почему?
- Больно!
- не надо...
- Девочка обратила к Рите ладошки свои, растопырила пальчики: не убий.
- Кого?
- А,
- а.
- Вечер уже. Только поняла, что вечер; темно, холодно; дома подступили
близко так. Дворик осунулся, замер, но почему-то родным стал, знакомым.
И мертвые окна, и грязь под ногами, и запах гниенья и тлена - все, все
словно откуда-то вернулось, домой, навсегда. Так, проснувшись, утром радостно
видеть знакомые кресла и шкаф, и книжную полку, где книги одной не хватает,
ах, вот же она! ведь я ее на ночь читала: на полу валяется книга; рассыпавшись
тьмою, пространство в родном и знакомом вернулось: домой. Тихо.
- Я стоя спала? Не понимаю... Со мной был меч; зачем я его с собой потащила,
где - меч?
- Вот.
- В прямоугольном черном проеме, где дверь была ране, забрезжила голубоватая
словно фигура.
- "Голограмма, - внезапно подумала Рита, - я сегодня с ума сойду."
- А фигура колыхалась, принимая зыбкие очертания то морского конька с
песьей головой, то крылатого дерева, то горящей скирды, наконец, более
или менее отчетливо из оранжево-голубого сияния выявились: вислополая шляпа,
рыжие грязные кудри, черный плащ, черная кружевная рубашка под плащом,
где-то в полметре от земли фигура выявляться перестала и повисла в воздухе;
радужные блики пробежали там, где должно было быть лицо.
- Я
- ухожу
- теперь.
- Ты? ты?
- А Рита вдруг на миг уснула и проснулась вновь, сон внутри нее,
ахнув, прянул, задрожал и - вернулся.
- Не
- бойся, ты
- не поняла, я
- совсем ухожу.
- "Ветер времени, он сильнее меня, и кто-то из нас должен был перестать,
так случилось: перестаю я, и не повторюсь уже, никогда."
- Юрка! ты?
- Пока еще -
- да.
* * *
- И вот, когда на рассвете живая звезда многоигольным шипом вонзиться
в твой сон, высосет белую кровь твою, бейби, и штопором вырвет тело твое
из метели полета, - ты вдруг спросишь тогда: милый, но где начинается Бог?
- Он улыбнется: вечность разрезана бритвой на две
буквы S, слушай, как - кровоточит наш, нами проклятый, крест, и ты не забудешь
уже никогда, как с черного неба, над черным - над городом-морем-дорогой
сорвавшись, вонзилась звезда многоцветным шприцом в твою абсолютную вену.
- Мне ли об этом жалеть?
- Мне ли тебя умолять сохранить эту боль, эту бездну
бесстрастных таинственных чувств?
- Еще тьма в тебя - щелкнет - войдет, ее шаг - ход тактичных часов; сбросить
все сны со счетов, четки в глазницы вложить, - черным окном пусть сияют
их полые счеты, - грянут в них трубы содружества лжи, трупами щелкнет жестянкою
стрелок синильная смерть...
- Быть - на ладони костру, петь на стеклянном кресте, воском облить
свое тело из снега и солнца?
- Ты уже не умерла?
- Ты никогда не умрешь и никогда не увидишь еще один день последний,
объятый радугою гневной, мы минули, но...
- Я не ушел навсегда, я никогда не вернусь;
ты никогда не проснешься - тебе некому верить, смотри!
- Толпы глазастых людей; каждая третия - смерть, каждый второй
- святый дух и Учитель вселикий, имя его - белый страх, он не оставит тебя,
он объяснит тебе мир - весь, вплоть до последнего вздоха, он твой учитель,
твой раб, чучело вечных часов, налитая ядом амбиций глазница пустая; кто-то
умрет за него, кто-то умрет просто так, кто-то вообще не умрет, сытый радужной
кровью...
- Ты называл им любовью лишь то, чего нет, но разве она не
могла это просто сказать, разве она не приснится уже никогда ни мне, ни
ему; мы поделили любовь, вас я оставил ему, и уношу его боль в прозрачную
бездну, и пусть он помнит того, кого нет.
* * *
- Ведь он умер весною, в первых числах марта, кремирован и - снова забыт;
к чему его пепел? Серому, грязному, даже не камню - бетону.
- Вниз, земле, где тебя нет и не будет - нетленным серебром: в урну жадной
земли, сорванным голосом из мира птицей седой, - пепел! Вниз: к земле,
которую будешь любить из себя исторгая в огонь, в небеса, пялить влажные
очи, не в силах которые взор твой уже сохранить: режет их дождь, вниз.
5.
Ты потеряла!..
- ...Уже
- встречалась с
- Хрусталевым?
- Вы знакомы?
- Мы: были
- знакомы, я обещал им
- нарисовать
- карты, но...
- Странные карты...
- Ты
- их видела?
- но я
- так и
- не нарисовал, впрочем,
- Аказов, кажется...
- Кто это?
- Ну, Аказов, -
- мерзенькая личность,
- хотя и -
- неплохой художник, не умер
- ли он?
- Я думала:
- ты
- все знаешь.
- Значит умер... ты еще
- думала: после смерти
- люди попадают все куда-то
- в одно
- место?
- Юрка!
- Да, Марго, после
- смерти... нет, про Карты:
- прошу:
- не связывайся.
- Что там,
- объясни? Илья
- трясется над
- ними.
- Чушики - эти Карты!
- прочь! вам - мало
- Олега Мерлина?
- братка Тратотара, он же
- двинулся!
- а спроси у Хрусталева, как
- умер Аказов, -
- явно не в приступе вселенского
- счастья!..
- ты ведь даже
- и
- не представляешь:
- кому - вам!
- эти идиоты из "Черной Орхидеи"
- сделали психа -
- меня!
- где мы теперь?
- недоучки, ослы!
- пакли-пантакли, брось!
- куда ты лезишь?
- не связывайся, выброси
- наш дурацкий
- меч и - беги!
- я не знаю, кто, - и
- почему ты, и у тебя - меч,
- я уже ничего
- не могу - знать, но ты...
- я ведь любил тебя, Марго!
- любил!!
- А ты не
- изменился...
- Что?!
- Да так... опять для
- объяснений -
- выбираешь на самые подходящие места.
- Выбирал, теперь уже - выбирал.
- А что - с
- мечом?
- Юр, ну мне же
- интересно...
- расскажи.
- А я про него
- прочти ничего не знаю,
- только:..
- Юр, ну не молчи!
- что же?
- Да нет, ничего.
- ?
- Нет-нет-нет: ничего;
- я, пожалуй,
- пойду?
- Куда?
- Домой,
- понимаешь ли, Марго, домой
- возвращаются все, не все,
- правда, помнят, где - дом,
- мы
- просто возвращаемся туда, где
- придумали нас,
- для многих - в детство, нет,
- не то - земное, другое -
- я только теперь
- это понял, самое страшное, что
- всегда: только
- теперь;
- так я
- пойду?
- Юрка, стой,
- не уходи! почему...
- Тебя хотят
- затащить в Карту!
- Почему ты здесь? почему
- ты, воскрес? нет?
- да? Юрка?
- зачем ты говорил?
- что - про карту?
- Юрка, а
- мне что делать?
- как ты так смог? кто
- ты? Юрка - кто? нет, -
- останься!!...
- Это хлынь голубиная - далеко-далеко, ахнула, - отпустила:
что случилось, голуби мои?
- А ведь поздно уже. Где-то проехала машина. Город другой, постаревший
какой-то, что ли...
- "Ну и вляпалась же я! на кой? ради чего? у, проклятая железка!"
- Стала почти ночь уже.
- Пошла домой: поздно.
- А дом, - на Устменской набережной, с коммуналками, где семья Тахеевых
занимала две комнаты, так, что у Риты своя была, с окнами на реку. Последний
изгиб Яузы и - в Москву, и только еще трамваи, церковь Николы и "высотка"
с кренделями, "белочками" и "Иллюзионом".
- И воздух над площадью, терпкий речной воздух.
* * *
- - Рита, прости, но... ты кажется вот - потеряла.
- - Хрусталев! ты что - с ума сошел!?
- - Извини, я подумал: ты потеряла... и я тут узнал кое-что...
- - Послушайте, если я еще раз... что Вам от меня надо? если...
- - Нет, ты - послушай! меч твой, конечно, он не твой, он - эсток, когда-то
- седельный, нет, вроде бы, век XV, но - этот раньше, намного раньше, один
из таких мечей, ноpманский, был сделан из жала Змеи, а я не могу пока понять,
почему его так ищут, или - почему еще не нашли, но... ты слушаешь?..
- - Мне домой надо.
- - Все-все-все, конечно, вот пожалуйста, меч, а если что-то вдруг...
ну, там, если что-то... ты звони, не исчезай, а?
- - Да идите Вы...
- Хрусталев тут резко повернулся, взмахнул полою плаща и - бросился бежать
вниз, по лестнице, к набережной. Рита проводила его недоуменным взглядом;
постояла минут пять...
- "Сейчас вернется."
- Прошло еще пять минут. Рита подняла с мостовой меч и вошла в дом.
- Э, если бы Хрусталев видел, как - она ждала его десять минут на ветру,
почти ночью! Нет же, бежал по набережной.
- "Змей-рыба, защити, помилуй, не молчи! души Москву, души, испей
до дна ее гнилой колодец, его больное естество пусть примет твое тело,
как одежда - тело человека принимает, спасать его от холода и страха, сожми
Москву, дери ее и рви, въедаясь в кожу, уничтожь ее разбухшую дряхлеющую
форму, губи ее, Змей-рыба, убивай!.."
6.
Пpохождение.
- Далеко-далеко (а где - мы не помним) вступило в Москву лето. И там,
в вышине, среди домов городских заходили, забегали люди. А кто-то, глазами
земли прозрел в них сиянием блеклым. Разговелся подснежний покойник, разомлел
на грязно-зеленой траве, на серых пустых площадях, изошел потом первых
дождей, задышал тяжело, в небеса приподымаясь: вниз, к земле; треща суставами,
окнами искрясь, пылью выдыхая тепло людей в воздух прогорклый: вниз, к
земле.
- Шепча: ничего не случится...
- А что - ничего? Снился порою Рите Юрка Тудымов, не часто, и больше
все так, по-дурацки; меч спокойно полеживал на шкафу под плакатами "Queen-а"
и "Аквариума"; отец с матерью подали на развод; Рита же целыми
днями просиживала в "Иностранке", благо - недалеко от дома; да,
еще в мае ходила в церковь, к отцу Зупу, исповедовалась, все как на духу
рассказала: и про украденный меч, и про левушку, и про Тудымова, и, конечно
же, про Хрусталева. А про Хрусталева... Нет, э-э... про отца Зупа. Отец
Зуп попросил отдать ему меч. И Рита отдала бы, но - (как это бывает перед
экзаменами) замоталась: забыла, а потом, спустя полтора месяца, было как-то
уже: неудобно, что ли; так что провалялся меч на шкафу до августа. Зато
в августе...
- Зато в августе получила Рита странного посылку, маленькую, но тяжелую.
В посылке оказались для металлических диска с какими-то выцарапанными каракулями.
Диски были, кстати, крайне заботливо завернуты в мягкие тряпочки и укутаны
огромным количеством оберточной бумаге (на каждом листе которой Рита с
удивлением обнаружила непонятные знаки, чем-то похожие на иероглифы). К
дискам прилагалось письмо.
- "Хрусталев! ну конечно - Хрусталев! ну дает, право же..."
- Рита рассмеялась. А ведь она почти влюбилась, - почему вдруг? Задним
числом, уже от Юрки, она узнала о глупостях Вани Быганова: "неужели
в меня втюрисля этот вечный школьник с прыщами на скулах и ослиными глазами!"
но потом: "Господи, да его и нет уже..." Странно: в тот день,
когда узнала о смерти Юры, вспомнила Ваню, вспомнила, чтобы: "но почему
я не заметила тогда, почему?" Так и не была ни на одной могиле, ни
на другой, впрочем, Быганова похоронили далеко, на Домодедовском, а Юрку
где - так и не узнала; нет, и не стремилась узнать.
- Но, зачем: Хрусталев? Всегда не терпела блондинов, кроме того, презирала
таких - некаких, нескладных, неудобных, а потом - поведение Хрусталева,
где нарочитая загадочность перемежалась нарочитой фамильярностью, Рите
доверие, само собой, не внушало. Итак, к чему же?
- Лениво полистывая то "Меч и радугу", то "Майн Камф",
а то и якутское "Олонхо", лежала на старом диване, щурясь на
солнце (как-то от воды Москвы отражались золотисто-голубые блики и - играли
на потолке вкруг лампочки под потолком, залетал легкий ветерок, не так,
чтобы - освежающий, а, скорее, поддушающий, запахом мутной воды, ветерок
качал лампочку на шнуре, так, словно и комнатка раскачивалась), лениво
полистывая то одну книгу, то другую, думала о том, что, может, Хрусталев
чем-то похож на сологубовсого Лоэнгрина, улыбалась и этой глупости и -
засыпала в конце-концов под мерное покачивание комнатки, кухонную ругань
соседок, молитвы матери и пьяные песни отца; далеко впереди (почти через
месяц) маячил Философский факультет, и единственное, что действительно
беспокоило Риту была проблема наличия (дай Бог, чтоб - отсутствия!) у тетки
на Кривокарманном, где - собиралась жить после развода родителей, домашних
животных: страсть как ненавидела собак. О существовании тети Рита знала
лишь из поздравительных открыток, старых папиных фотографий и - смутных
детских воспоминаний, однако, что-то Рите подсказывало: верно, уезжай из
грязной коммнуналки в просторную (по рассказам отца) квартиру на Кривокарманном,
так будет лучше. И Рита мечтала, читала и потихоньку готовилась к переезду.
- Поэтому письмо Хрусталева некое время использовалось в качестве закладки
для одной из вышеперечисленных книг, а металлические штучки сами собой
приспособились под чайные и прочие подставочки. Однако, чуть позже, когда
чемоданы стали действительно собираться, письмо все-таки прочиталось.
- "Милая Маргота, - писал Хрусталев, - я вынужден так нелепо просить
прощения, в письме, не могу сделать сие лично, понимаешь ты, думаю, почему.
Прости меня. Вовсе не для того, чтобы заслужить место в сердце твоем, но
лишь из желания помочь тебе, хотя, в чем? как объяснить слепому человеку,
что еще шаг, и в пропасть? Я не хочу тебя оскорбить сиим невозможнейшим
сравнением, но мой разум вынуждает меня, вопреки моим чувствам, напомнить
тебе о своем существовании, чувства не отважились бы на такое письмо. Моя
беда, при огромных знаниях, я очень плохо разбираюсь в людях, как-нибудь,
потом, при встрече, я расскажу тебе о "Черной Орхидее", о мессах,
об энвольтациях, мы тогда совершенно серьезно хотели изменить наш убогий
мирок. Но это все потом, видишь ли, год с небольшим назад, мой коллега
по давешнему сатанизму, Кузьма, страшный чернушник, познакомил меня с одним
достаточно забавным молодым человеком. Человек представился Якобом Турбинсом
и был вежлив со мной и крайне обходителен. Правда, его речи и, в особенности,
манера исчезать и появляться без всякой на то, очевидной, надобности, настроили
меня на лад критический по отношении к оному Якобу. После, начал я задумываться,
а не агент ли он? Как я был близок к истине! Однако, справедливости ради,
отметить следует, что Якоб научил меня обращаться с Картами, дослал редкие
книги, иные даже XVI века! Я совершенно искренне радовался настоящему другу,
после смерти Андрея я впал в совершенно банальную депрессию. С какой горечью
я осознал позже свою ошибку, я просто был нужен Якобу, так и не понял зачем,
но ты появилась, и он стал следить за тобой, вернее, за твоим мечом, я
подумал было, сейчас ты отдашь ему этот наибессмысленнейший меч, и все
будет хорошо, очень хорошо. Но не зря же я называю себя магом! Я охранял
тебя как мог, я молил Сашиэля! Умолял Камаэля, чтобы не оставили тебя.
По сему, в посылке - тебе два охранных пантакля, они должны были быть изготовлены
лично тобой, но я позволил себе сделать их сам, дабы не ввергать тебя в
уныние каббалистики. Тот, который, с рукой, он из серебра и спасет тебя
от Воды, я полагаю, некая опасность будет исходить именно от Воды. Другому
пантаклю, он с крестом, оловянный, покровительствует Михаэль, этот пантакль
прибавит тебе силы, поможет тебе в трудный час, оградив от Хаоса. По возможности,
держи их при себе, носи их с собой. Будь осторожна и осмотрительна. За
тобой следят, но пока чего-то боятся. Только не исчезай. Позвони мне. Ты,
наверное, решила, что из ума я выжил. Прошу, поверь мне. Я не сумасшедший.
А правду всю не могу написать, Они наверняка прочитают письмо и не раскрывая.
Боюсь, не проснулась ли Ехидна?.."
- Сколько-то минут Рита не могла понять: смеется ли над ней Илья или
- взаправду грядут беды разные... Получи такое письмо год назад, Рита бы
бросилась к Хрусталеву за Великой магической помощью, увешалась бы этими
штуками, читала бы денно и ночно заклинания, но сейчас...
- "А, впрочем, я и бросилась." Вспомнила, как у Соломона выпрашивала
телефон человека, хоть любым боком имеющего отношение к магии.
- "Вот он заботится обо мне, бедненький..."
- Набрала машинально хрусталевский телефон. В трубке, после двух длинных
гудков, послышалось едкое пиликанье: определитель!
- Рита нажала на рычаг. "Если его нету дома, то зачем ему знать,
что я звонила? а если есть..."
- Набрать номер вторично духу не хватило.
- "Обойдется."
7.
Просто так.
- Подсевший на измену, словно на иглу, - по веняку - елей многокубовый,
распавшийся сожженным божеством сбежавшим из слепого дома на бой с несуществующим
рассудком; их музыка - не узы - кандалы, когда их композитор спит - они
бессмертны, бейби! В безверии безмерном моя смерть пусть служит им примером
их измены...
- Да, я не умел гордиться тем, что был, но все же я успел поверить в
бога, который дорог тем, кто боль свою рассыпал по секрету всему свету,
который им уже не сохранит их славной музыки хрустальные каменья, который
катится ко всем чертям отсюда вместе с ними, с вами, со всем блудливым
хламом их богов, о, бейби!
- Глаза разбивши о засов часов, ведущих в бездну, я выдрал слезы
словно струны из нутра тоскою изнуренного пустого инструмента, это странно:
мне видеть изнутри, как ржавые и жалость, и любовь приобретают облик стали,
бессмертно белой боли; но им довольно - я уже влюблен, чего же мне желать
еще от бездны? достаточно, статичность этих снов меня достала, Астэ!
- Подсевший на измену, точно на иглу, не изменивший своему
бесчувствью, - я непричастен, я мишень, я сердцевина, но тот, кто слышит,
будет лгать, что он ван Гог, а тот, кто знает, будет лгать, что он Магог,
- зачем им: будет больно?
- Потом, - где боль моя?
- Достаточно, довольно, - я упал на дно слепого пьедестала
тоски, и зависти, и страха, я устал: статичность подлой доброты меня достала,
бейби...
- Смотри, я - колесованный урод на злом круговороте
своих струн в природе. Кто разорвет мой круг, сорвет с чела их черно-белую
корону, из бубенцов кто вырвет языки, кольцо из горла вырвет, кто умрет,
кто сможет стать жестоким?
- Самосожженый жалостью к себе, я жил из милости к закону;
так что ж еще вам надо, я влюблен; смотрите: что за только сказка! Но тем
больнее мне остаться одному - я не играл и проигрыш мой жалок и ничтожен.
- Инъекцией подкожно - шутовство, как снотворное
для снов на стол грядущий. Не плачь, я не сумел стать пищей для ума, о,
я не смог стать даже нищим... Но небеса, как панацея от всех бед, смотри
- былое циркулем зрачок бельмом очертит; что твердь им, коль им будет лучше,
когда мой Бог, скучая скрутит свет в две радуги, в одно кольцо измены?!
- Ни своевременный, ни даже - современный, но :я радуюсь, я
куча крутизны, бесчувственный, нелепый и слепой, как подобает быть тому,
кто видел только свет и пепел; о, бейби, сравнительный анализ крови зла
и боли правды так прекрасен...
- Мне повезло, что я бескровен, мне повезло, что ты бессмертна; по крайней
мере, в этой лживой сказке, по крайней мере, в этом ржавом сердце, по крайней
мере, в этом жженом блюзе, бейби!..
- Они продолжат свой дурацкий разговор спустя три года, им будет скучно
вспоминать язык злых откровений, они действительно достаточно бессмертны,
- умрет их сказка, а они останутся: без жалости, без веры.
- А что? кому-то надо ведь сломать закон иллюзий,
нарушить правила игры, не став бессмертным, сыграв по-настоящему, по вере,
- по вене, пусть его вину тогда докажет ее время!
- И вот, когда - на одну чашу космических весов ляжет
равновесие, а вера - на другую, он посмеется и над вашей бездной, и над
Богом... Я не откроюсь, не проснусь, я: пройду, я никого не встречу; а
ветер бездны высушит вам слезы, и все пройдет; - без боли будет больно.
Довольно, я влюблен, ну, что я мог еще себе позволить, ну - что я мог еще
с собою сделать, ну чем еще я заслужил бы эту сказку? За что ж еще их простая
смерть так лжива и прекрасна?
- Прости меня, я слишком долго верил в эти
сказки, слишком больно верил в свои сказки, Астэ...
* * *
- "Где-то я уже слышала этот блюз," - подумала Рита.
- Проснулась.
- Трамвай, совершив полукруг по Лужской заставе, выехал вновь на набережные.
- "Чуть не проспала свою. Зачем еду? Опять в 39-ом трамвае, опять
с мечом, в гости к психу с картами. Только тогда зима кончалась..."
- Начиналась - теперь. Ударили третьего дня первые заморозки, а вчера
- повалило снегами. А ранний снег, нелепый, робкий, даже еще и не снег,
а только воспоминание о том, прошлогоднем снеге. Так, быть может, лишь
в силу своей робости, он - набрасывается, накидывается на город, словно
желая съесть его, поглотить без остатка, объять и дома и людей, он торопится
как толстый мальчишка на взрослом банкете, крем так и брызжет из-под его
липких пальцев, - сейчас скажут: домой! Надо успеть съесть, надо успеть.
- Снег шепелявит, заикается, пытается петь с набитым ртом, глазки потупив,
улыбается: нашкодил, так ведь - хочется. Толстого мальчишку уводят. Он
успевает еще стащить пару пирожных и - в карман их, на потом, на память.
- "Юра, Юра... - думалось Рите, - почему так: нет чьей-то одной
смерти, есть, может быть, вся смерть, смерть вокруг меня."
- Проехала остановку; вышла на конечной.
- Через двор, через насыпь: "Только бы он дежурил..."
- Снег укрывал аллеи. Там, в темноте, домик, там должен быть огонек.
- "Нет огонька! может, спит?" Поднялась на крыльцо, скрипнуло
крыльцо морозом деревянным, ночным. И - ни звука больше: тихо так.
- - Соломон Борисович, откройте, прошу Вас! пожалуйста! - нахлынул
страх тишиной, покоем, безлюдием: никого нет.
- А покойники?
- Вы - есть.
- "А я?"
- Села на ступеньку перед дверью. Лаяла где-то собака. Холодно: метель.
В темноте взлетела птица, проколыхались: ветка за веткой, ссыпался снег
в кружевные корзины могил. "Почему - темно? ведь снег так сияет..."
- подумала Рита. Где-то там, там и там над гробницами горели лампадки...
"Праздничные торты..." - примстилось Рите, - нежные, сладкие,
все покойники пахнут сладко, они добрые и легкие, как "птичье молоко",
только цвета земельного. Наоборотные торты! Белая пенная глазурь, розочки
кружевные оград, а внутри - темнота. Свет во тьме...
- "Надо ехать к Хрусталеву."
- Одна, поздним вечером, на кладбище, нет, уже не боялась: снежно, светло
так. Тропинки помнила; сквозь дыру в заборе выбралась на Липецкую, к остановке
39-ого трамвая: к Хрусталеву.
* * *
- - Привет, ты чего такая?
- - Какая?
- - Взъерошенная.
- - Ветер.
- - Сильно метет? я из дома второй день не выбираюсь, как там? Ты проходи
в комнату, я сейчас чаек поставлю.
- - Угу.
- - Кстати, десятый час, - дома по шапке не надают, нет? Что ж ты так
поздно приехала?
- - Ну, день немного сместился, часа на два... А Соломон Борисыч привет
Вам передает.
- - А, это хорошо. Ты чай с чем будешь? есть варенья разнообразные, а?
- - Да я просто, я скоро пойду.
- - Я не заметил, извини: меч-то с собой?
- - Угу, вот, я в коридоре его...
- - А что, на улице очень холодно?
- - Да так, нормально.
- - В смысле?
- - Ну нормально.
- - А ты?.. Тщаий готов! ты сахаревича будешь?
- - Угу.
- - Может пасьянсик для тебя разложим?
- - Не, спасибо. Вкусный чай.
- - А, это с травами, ты чево?
- - Да я пойду, пожалуй.
- - Погоди... я хотел тебе... м-м-м... понимаешь...
- - Это уже без пятнадцати десять?
- - Они немного спешат.
- - Ну все равно уже. Как тут у Вас в коридоре - свет?..
- - Вот. А меч оставишь?
- - Зачем?
- - Чтобы... чтобы потом забрать его.
- - Знаете, давайте я просто завтра зайду? просто так.
- - Слушай, ну зачем же все - "на Вы"?
- - Угу, я потом звякну тебе.
- - Как приедешь.
- - Ладно, - пожала плечами, - пока.
- - До завтра, - захлопнул за ней дверь.
8.
"Значит, никогда."
- "Кто там?"
- Рита ускорила шаг, обернулась: опять что ли, Хрусталев следит! Но был
бы кто, - нет: испугал пустой переулок. Ссыпался снег с крыш, гулко хлопнул
о крышу машины. Там, вдалеке, мелькнул облак.
- - Рита, ты, - зашуршало, запричитало, - не ходи, не дыши, слушай...
- - Кто здесь?
- - Я, я, я же храню вас всех, глупые...
- - Кто ты, что тебе надо от меня?!
- - От тебе - ничего, ты - нужна.
- - Не понимаю... кто ты?
- Облак дохнул снегом, теплым, гнилым, завопило, заохало, душным запахло,
прогорклым.
- - Отпусти себя!..
- Бежала по переулку, через подворотню, мимо детской площадки, "все,
не могу больше, не могу...", бежала, а над ней парил облак, смеясь
и взвывая, споткнулась и - кого-то поймал ее...
- - Хрусталев!
- - Уйди, я сам!
- Хрусталев отбросил ее к стене. Облак взревел гортанным густым голосом,
тяжелым, тугим.
- Хрусталев взмахнул руками, высоким голосом крикнул что-то, в руках
Хрусталева вспыхнула ослепительно Карта и - внезапно тело Хрусталева уменьшилось,
а тень его - взлетела под крыши: "прочь!"
- Шурале метнулось в сугробы, и снег там взорвался, и брызнули черные
искры, и вздыбились мороки сизого терпкого дыма.
- - Прочь! - крикнула тень под крышами.
- - Моя, она моя... - вздохнули сугробы, рассыпаясь.
- "Ну вот, вроде, пока все... надо теперь ей как-то все объяснить,
успокоить..."
- Все: успокоить!
- Рухнул с высоты крыш Хрусталев в снег.
- - Илья, милый!..
- - Ты испугалась? Все нормально... Извини, я следил за тобой... Куда
ты сейчас?.. вернемся ко мне?
- Хрусталев тяжело дышал, очки его запотели, белесая челка закрыла лысый
лоб.
- "Он же замерзнет!"
- Одет: кроссовки на босу ногу, пижамные штаны, легкий шарфик, распахнутая
дубленка.
- "Он замерз, а я - согрею его?"
- - Пойдем отсюда, - Хрусталев взял ее за руку, улыбнулся, улыбка, правда,
не получилась - холодно.
- - Я никуда...
- - Что? - Хрусталев чуть сильнее сжал ее пальцы.
- - Я не пойду! пустите!! я...
- - Постой погоди, я не совсем могу сейчас все рассказать, как-нибудь
после, нет, ты не о том... послушай...
- - Не надо...
- - Я понял, ну да, конечно, я понимаю тебя, но - не могу тебя так просто
сейчас отпустить... Ты знаешь, кто это был, нет? Я ведь и то еле догадываюсь;
мне страшно за тебя, что-то с картами, я когда разложил, карусель какая-то
получается, ничего не понимаю, ты представляешь? я ведь порвал ее, Ехидну
поганую, порвал! так она опять - в колоду! как она вырвалась, через Белого,
вероятно, это он, я подставил тебя, через Андрея, они зомбировали его!
Карты подсунули мне, а я, как последний... Ведь сжечь Ехидну хотел, так
не нашел спичек... Глупая, что делать?.. я же за тебя испугался, по-настоящему,
действительно... ну и потом...
- - Пустите.
- - Что? - простите? ты... ты о чем? это ты должна...
- - Вы что-то ведь меня с кем-то путаете; я домой пойду, я пойду, завтра,
все завтра... спасибо Вам... пустите...
- - Ах, да, конечно.
- Пустил. Шагнул назад, снял очки, сжал пальцами виски.
- Рита побежала. Путалась метель по ее ногами.
- - Дура! - крикнул Хрусталев ей во след.
- Но Рита смешно так бежала, пытаясь не упасть, и метель кидалась ей
под ноги, лизала ноги ей, закручивалась в узлы и кольца, запутывалась в
петли, пела, стенала, причмокивала, улица - не улица, мостик подвесной
над бездною, упасть, ринуться ввысь, головою в снега спасительные; он смотрит,
бедный, нелепый он смотрит; пробежать по раскачивающейся над снегами, в
снегах улицей, пролепетать в метели, руками неловко взмахнуть и - грохнуться
в сугроб! Что там Хрусталев - неужели смеется?
- Метнулась в темную арку, прислонилась к стене, переводя дыхание.
- Но Хрусталев не смеялся, плакал: замерзал, холодные очки в руке сжимая
и не чувствуя уже, как трещат они, ломаются; дужка упала в снег, осколки,
чуть с кровью, - за ней.
- - Я еще встречу, нет, вероятно - не здесь...
- Бортовка легко соскользнула с меча, Рита улыбнулась: как просто вдруг
пальцы сами нашли удобного положение на трубке рукояти, а головка мягко
легла на запястье.
- "Что это? память тела? Тогда, с левушкой, было не так, какое дело
- рубануть! а здесь... здесь..."
- Шурале остановилось, словно острие эстока смутило его. Шурале удивленно
загудело, зашуршало, всплеснуло нежными руками: и - грянул снежный буран,
вскричало:
- - Ты все равно - Рита, все равно, все равно...
- Рита... чуть ступила назад, покачнулась, упала на колени, взмахнула
мечом. Меч впился в снежный облак и невероятная словно стынь охватила тело,
тельце; тельце готово было уже выронить меч, в - снег забыться, уснуть...
- - Спи! тебя не возьмут, годы, столетия, серые танцы в кругах Москвы,
спи, тайна - в тебе, только пепел и снег...
- - Блядь! дура! врежь ему нахер! меч! да держи свой свой сраный эсток,
я сейчас!.. - по переулку, над сугробами, к Рите бежал Турбинс.
- Шурале попятилось.
- - Ну, - быстро проговорил, подбежав, Турбинс, - меч давай.
- - Не-э-э, - все еще стоя на коленях прошептала Рита, - вы мне все так
надоели...
- - Давай сюда, - Турбинс схватил Риту за руку, рванул, Рита упала лицом
в снег, - ну на кой он тебе? ты-то что с ним будешь делать? ну, будь умницей,
отдай игрушку, отдай, сука! - пнул ногой в грудь, в живот, в лицо и еще,
и еще...
- Снег.
- Снег серебряный или черный?
- Тепло или холодно? Костяшки пальцев уперлись в стальную гарду, холодно.
Темная, мягкая кровь ласковая залепетала, тепло. Теплее, теплее... Лучше
- тепло когда, так ничего, так даже очень хорошо...
- Ришечка.
- Ты убита,
- милая...
- Я? где, когда?
- Тогда,
- тогда уже,
- тогда...
- Меч отдай, а?
- Да почему?
- Не надо...
- Мы убиты.
- А?
- - Вот вцепилась, - выкручивая меч из холодных ритиных пальцев, бормотал
Турбинс над холодеющим тельцем.
- - Мертвую: верните! - верещало поземкой Шурале.
- - Пшло вон, - огрызался Турбинс, - черт, вот ведь вцепилось! отрезать,
что ли или оторвать?..
- Но пала золотая тень на снега, на улочки, на Риту, на Шурале, на Турбинса,
- вскочил, в темень подворотни бросился Турбинс, скрежетнул зубами: не
выполнил, не успел...
- Стенали, выли снега, успокаиваясь. Дома отступали, гасли окна, люди
уходили во тьму. Раскрылся над Турбинсом телепортатор, поглотил Турбинса,
исчез.
- - Возьмите меч, Риту верните!
- Но Михра не слышал.
- - Доченька...
- Пальцы разжались, и меч выскользнул из холодной руки, минула кровь,
утихла метель, и Рита слово во сне - улыбнулась.
- - Риту мертвую верните! - кричало, корчась в улочках Шурале.
- Михра не слышал.
- Он шел к морю, на руках его лежали девушка.
- Львиный лик его исчезал, уступая лицу старика. Упала на плечи седина
густых волос. Рассмеялся, как встарь...
- "Теперь все хорошо, все согласны."
- Заискрилось вдалеке море. Легкий ветер донес запах песка, водорослей
и - крики чаек.
- Забурлила вода у берега; из воды к небу взметнулся полукруг семи колонн,
сияющих радугой.
- Старик вошел в воду.
- Колоннада замкнулась за ним.
- "Мы в Храме," - сказал старик.
- Положил Риту на воду.
- "Домой?" - улыбнулась, словно во сне, Рита.
- "Да, да..." - плескались волны в кругу сияющих колонн; "да,
да..." - мелькали в облаках серебристые тени чаек; "да, да..."
- в тишайшей глубине лепетали безмолвные рыбы.
- "Да, - улыбнулся старик, - да."
- Тонкий ледяной луч пронизал ее тело, одежда исчезла и на миг кожа ее
окрасилась багровым... как вдруг - Риты не стало.
- Только плавно жемчужинка опустилась на чистый песок.
- И колонны пропали...
- Нет, не слышал старик, не видел, уходил от берега, вдаль, и над морем
- вставало ясное солнце.
1994-95
в
оглавление
написать отзыв